Журналист Эспрессо.TV Егор Воробьев, которого вчера благодаря переговорам выпустили из плена, наконец дома. Террористы захватили его в плен на юге Донецкой области, где он снимал материал об "Иловайском котле".

Как сообщает Цензор.НЕТ со ссылкой на Эспрессо.TV, 38 дней журналист находился в плену террористов. Его лично допрашивал главарь боевиков Игорь Безлер. К переговорам по освобождению Егора присоединились силовики, депутаты и журналисты. И только вчера его удалось обменять на задержанных, которых просили выдать боевики. Обмен произошел возле Енакиево - на территории, подконтрольной боевикам.

Журналісту «Еспресо TV» Єгору Воробйову, який 38 днів перебував в полоні проросійських бойовиків в місті Макіївка (Донецька область), зламали руку і ногу під час катувань. Про це на своїй сторінці в Facebook повідомив засновник «Еспресо TV», народний депутат Микола Княжицький.

«Ми із зрозумілих причин обмежуємо інформацію про полон і звільнення Єгора Воробйова. Але те, до чого кожен журналіст повинен бути готовим. Єгору під час катувань зламали ногу і руку у двох місцях. Тому головне для кожного, хто туди їде - берегти себе», - написав він.

В коментарях до посту Миколи Княжицького дружина Єгора Воробйова, редактор програми «Народна прокуратура» на каналі «112 Україна» Олена Солодовнікова підтвердила цей факт. Вона також зазначила, що травми були нанесені до того моменту у полоні, коли Єгору Воробйову запропонували знімати репортажі під керівництвом представників «Донського козацтва» - останніх осіб, які утримували журналіста, і висунули це вимогою його звільнення.

В інтерв'ю «Телекритиці» Єгов Воробйов на питання «За час вашого перебування в полоні вас піддавали допитам?» відповів: «Звісно, будь-якого полоненого піддають допитам. Щоразу, коли зустрічався новий командир, він проводив допит із метою зрозуміти, хто ти такий і яка з тебе користь... Допити як допити». В іншому інтерв'ю журналіст повідомив, що били його у перші дні полону.

Егору будут делать операцию - ломать кости и вправлять. Кисть руки разбита

У него карточка есть ? Скину немного денег.

Украинский тележурналист Егор Воробьев, снимавший сюжет об украинских войсках в котле под Иловайском, почти месяц провел в плену у ополченцев на востоке страны. Его супруга Елена Солодовникова упрекала украинские спецслужбы в бездействии, а во время пресс-конференции Петра Порошенко лично задала президенту вопрос о судьбе своего мужа. «Она меня спасла», — уверен Воробьев. Он рассказал «Газете.Ru» об условиях содержания в плену.

«Меня били только первые два дня»

Украинские войска под Иловайском находились в окружении, и руководство армии приняло решение выводить войска. Однако когда колонна выходила, ее разбили. Атаковала артиллерия и пехота. Мы попали в лесопосадку, заехали, когда стемнело, военные ушли вперед, а мы остались позади, потерялись в лесу.

Мы пытались выйти из окружения. Но как из него выходить, не знали.

Созванивались с каналом, узнавали, что нам делать. Канал провел переговоры. Нам сказали выходить, идти в направлении села Красногвардейское. Ну, мы вышли — и там нас уже задержали.

И дальше нас передали в другое место, мы не видели куда. Нас посадили в грузовик, завязали глаза и связали руки, затем повезли. Там было много пленных военных, в дороге нам запрещали вообще говорить. Просто сказали всем молчать — и все.

И когда мы приехали на место, то меня одного вывели из грузовика и отвели. Как я уже узнал потом, всех остальных отправили на Киев, остался только я. Это были призывники, к ним, в отличие от нацгвардии, совсем другое отношение.

Уже там на месте меня допрашивали. Меня били только первые два дня, когда на базу привезли. Потом перевезли в третье место. Там вначале во время допросов немножко тоже побили. Потом уже посадили в одиночку.

Кормили хорошо. Первые пару дней был сухпаек, российский в коробках с флагом, написано «Сухпаек армии РФ». Я не помню, когда произведен, но, судя по дате, годный до 2016-го. Коробку саму мне давали только несколько раз. Потом уже просто из коробки давали рис, там еще три разных обеда было в сухпайке. Один рис вообще несъедобный. Гуляш — самое лучшее из того, что есть, там куски мяса хорошие, и еще было рагу из овощей. Это тоже довольно съедобное. А потом меня кормили уже из общей столовой, тоже нормальной едой.

В плену сначала в гараже закрыли, потом в одиночке на территории автобазы в помещении для хранения газовых баллонов для сварки. Сарайчик из кирпича без окон, там только двери. Просто из кирпича такой сарайчик, и к нему примыкали еще два помещения, через стены. Туда еще сажали людей. Но я сам находился в одиночной камере. 23 дня не выходил оттуда. Других пленных не видел, но видел задержанных за нарушение комендантского часа.

«Репортажи снимать не заставляли»

В плену Егор Воробьев снял серию репортажей, которые обнародовали сепаратисты под названием «Приключения киевского журналиста в Новороссии». В них местные жители жаловались на обстрелы. Обнародование в украинских СМИ этого материала было одним из требований для освобождения журналиста из плена. На Украине к этим репортажам отнеслись скептически как к пропаганде, сделанной под дулом автомата, и ставить в ротацию не спешили. Согласно официальной позиции минобороны Украины, в обстреле жилых кварталов на территории ДНР виновны ополченцы, а не украинская армия.

Меня не заставляли снимать репортажи, просто предложили. И мне не говорили, что распространение этих сюжетов на Украине поможет освобождению. Требовали они, видимо, у тех, с кем они переговоры вели. Не у меня. Мне предложили поснимать с их стороны, я согласился, потому что с нашей стороны снимал, а с их еще нет. Это была такая хорошая возможность...

Если бы я снимал эти репортажи не в плену, то отличались бы они только тем, что рядом не было охраны.

Я же не могу вложить слова людям в голову. Мне не подсовывали людей. Просто привели на рынок и сказали: «Вон, иди, спрашивай». Люди рассказывали о том, что они страдают от обстрелов. О том, что по ним стреляют из орудий, и залпового огня, «Грады». Вот об этом говорили люди, но в любом случае на любой войне всегда больше страдает мирное население. Как от одной, так и от другой стороны.

Я не вдавался в подробности, кто там обстреливает, как обстреливает. Люди сами не могут знать, откуда прилетело, грубо говоря. Я делал репортаж, скажем так, не о том, кто обстреливает или какая траектория полета. Я не эксперт в вооружении, поэтому я не могу сам определить. Я узнавал у них, как им живется на той территории, где идет война.

Мое ощущение от съемок — там много позиций. Есть лояльные (ополчению жители), ну, да, большинство лояльных. Информационное поле там отличается, а от него много зависит. Есть люди абсолютно нейтральные. Им абсолютно все равно, кто там будет, лишь бы их не трогали. И есть люди, которые, наоборот, против ЛНР-ДНР, поддерживают Украину. Есть и такие люди. Но их не много.

Точно так же, как и у нас, на нашей территории большая часть поддерживает Украину, но встречаются люди, которые поддерживают и то, что происходит на Донбассе. Сами ополченцы говорили со мной, пытались навязать идеологию. Я не на камеру с ними говорил. С конвоирами, которые там еду приносили, мы с ними вообще на эти темы не разговаривали, только на житейские темы, как погода, здоровье и тому подобное.

На этой автобазе все почти местные, есть и приезжие, но воюют по убеждению. Российские военные тоже были, но не в самом Донецке, а под Многопольем, где мы попали в окружение. Они без знаков отличия, но по их общению между собой видно, кто офицер, кто рядовой. Они относятся к пленным как к пленным. Видимо, сами понимают, что могут попасть в плен. Больше шансов выжить в плену российских военных, чем в плену ополченцев. Военные не разделяют между собой пленных на представителей МВД, минобороны, нацгвардии. Это разделение идет именно у ополченцев.

«Они не знали, что едут в Украину»

Еще до собственного плена Воробьев взял интервью у захваченных ульяновских десантников Руслана Ахметова и Арсения Ильмитова. В 20-х числах августа они попали в плен бойцов окруженного под Иловайском добровольческого батальона МВД Украины «Днепр-1». По официальной версии Минобороны России и самопровозглашенных республик, на востоке Украины в рядах ополчения российские военнослужащие, ушедшие в отпуск.

Незадолго до моего пленения в расположение украинских войск под Многопольем выдвинулась колонна российской техники. Колонну подбили. Там было два военных российских, они живы-здоровы, все нормально, один пострадал, обгорел, он, я так понял, был водителем МТЛБ (бронетранспортера). Он как БМП выглядит, только с маленькой башней. Тому, который обгорел, оказали медицинскую помощь, его там лечили всеми возможными способами, что позволял ресурс. А двоих остальных задержали.

Я пришел в расположение штаба, где держали пленных, спросил, можно ли с ними поговорить. Десантники были без каких-либо следов побоев, просто им связали руки как военным. Они рассказали, что приехали на учения и не знали, что едут в Украину. Спросил про их боекомплект, какой он — учебный или боевой. Они сказали: «Не знаю, нам его загрузили на границе». Если они не знали, куда едут, откуда они знали, что они на границе?

«Сейчас лежу дома с температурой»

Во вторник, 7 октября, ДНР поменяла Воробьева и еще двух гражданских на трех ополченцев. Процесс обмена пленными на востоке Украины продолжается, точное число заложников ни одна из сторон привести не может.

Когда я вернулся, буквально на следующий день заболел, простудился очень сильно и с коллегами не дискутировал, сейчас лежу дома с температурой. Сложно сказать, насколько картинка на украинских каналах отличается от того, что там происходит, поскольку на этих территориях работают исключительно иностранные журналисты. Им там безопасней, не скажу, что полностью безопасно, но безопасней, чем украинским журналистам.

Я до сих пор сотрудник «Экспрессо-ТВ». Ближайшие планы — это из того, что я отснял в командировке, сделать документальный фильм.

На сегодняшний день в плену ополченцев находится 224 военнослужащих (данные минобороны), в плену украинских сил — не меньше 400 (сведения ДНР).

Освобожденный из плена журналист Егор Воробьев рассказал «ФАКТАМ» подробности своих злоключений

За освобождение из плена журналиста телеканала «Эспрессо ТВ» Егора Воробьева его родные боролись 38 дней. Мать и жена знали одно: Егора захватили в плен, когда он готовил сюжет об иловайском котле на Донбассе. Через день после исчезновения супруге журналиста Елене Солодовниковой перезвонили с незнакомого номера. В трубке раздался крик ее мужа: «Лена, это я! Освободи меня, пожалуйста!» После чего трубку взял какой-то мужчина: «Твой муж у нас. Сейчас отрежем ему ухо…»

Елена Солодовникова обращалась во все возможные инстанции. Даже пыталась выйти на сепаратистов и лично попросить их прекратить пытки. А не найдя фамилию мужа в списках военнопленных, она обратилась непосредственно к президенту Украины Петру Порошенко на пресс-конференции. Президент пообещал взять этот вопрос на контроль. Три дня назад Петр Порошенко написал на своей страничке в «Фейсбуке»: «Только что освободили троих гражданских. Среди них — журналист Егор Воробьев. Слава Украине!»
«Только оказавшись в Иловайске, мы поняли, что там все далеко не так, как сообщали в СНБО»

На следующий после возвращения в Киев день Егор пришел в редакцию «ФАКТОВ». Журналист сильно похудел, выглядит усталым и изможденным. Впереди у него медицинские обследования и лечение.

*За несколько дней до освобождения Егора у его мамы случился микроинсульт (фото из семейного альбома)

— Все-таки 38 дней в плену не могли пройти бесследно, — говорит Егор Воробьев. — Но знаете, что удивительно? Когда я был на Донбассе, приходилось спать в окопах, затем — на полу в холодной комнате. Есть давали раз в день, да и трудно было назвать эту пищу едой. Но я все выдерживал. Самочувствие ухудшилось только сейчас, когда вернулся домой. Наверное, расслабился…

Стать военным журналистом Егор Воробьев решил, когда начались боевые действия на востоке. До этого работал в «Дорожном контроле», а во время Майдана был фотографом.

— Находился в самом эпицентре событий, — вспоминает мой собеседник. — Но теперь я понимаю: все, что там происходило, — ерунда по сравнению с событиями на Донбассе. На телеканал «Эспрессо ТВ» устроился в июле. И в качестве военного журналиста тут же поехал в Мариуполь. А потом в самую на тот момент горячую точку — в Иловайск.

Нас было трое: журналист Ростислав, оператор Тарас и я. Поехали в Иловайск своим ходом на машине Ростика. Знали, что там велись напряженные бои. Но нас заверили, что украинские войска уже фактически победили — дескать, наши прорываются, сепаратисты отступают. То же самое представители СНБО рассказывали по телевидению. Поверив, мы поехали в командировку. И только оказавшись в Иловайске, поняли, что все совсем не так хорошо, как говорится официально. «Мы в окружении, — сообщили военные на следующий день после нашего приезда. — В кольце. Все очень плохо». С тех пор начался сущий ад.

Следующие девять дней мы провели в окопах. Только иногда вылезали из-под земли и, слыша выстрелы, лезли обратно в окоп. В небольшие промежутки между бомбежками пытались перемещаться по территории и что-то снимать. Я выходил в эфир из погреба, голос в кадре заглушали звуки выстрелов… А стрельба велась постоянно. Взяв нас в кольцо, боевики день и ночь вели обстрелы. Наши ребята отстреливались, но понимали, что дело обстоит очень плохо. Звонили руководству, просили помощи. Бесполезно. Я видел, как гибли люди. Только что сидел боец, перевязывал ногу своему раненому сослуживцу. Залетел снаряд. Военный погиб на месте, оставшись в такой же позе: сидя, с ногой товарища в руке…

Несколько раз мы с ребятами и сами чуть не погибли. Во время очередного обстрела прятались в блиндаже. Снаряд угодил в бетонную колонну рядом с блиндажом. Если бы не эта колонна, я бы уже с вами не разговаривал.
«Нас „слили“. Живыми отсюда не выйдем. Это котел»

— С каждым днем ситуация накалялась, — продолжает Егор Воробьев. — Наши военные продолжали гибнуть, сепаратисты подходили все ближе. А помощь не приходила. Военные сказали: «Нас „слили“. Ребята, живыми отсюда не выйдем. Это котел». Одни рассматривали фотографии своих детей, жалели, что не могут с ними попрощаться… Другие шутили, пытаясь таким образом успокоиться.

Я начал писать об этой ситуации в соцсетях. Отправлял просьбы о помощи едва ли не на каждый информационный сайт. Надеялся хоть так достучаться до высшего руководства. В результате об иловайском котле заговорили все СМИ. Но толку, если нас так никто и не спас? В День независимости Украины мы смотрели выступление пресс-секретаря СНБО. Он уверял население, что бойцам из иловайского котла уже пришли на помощь. Находясь в самом котле, мы видели противоположное.

*Журналист телеканала «Эспрессо ТВ» Егор Воробьев не раз был в зоне военных действий

В результате местные командиры приняли решение выводить наши войска. Дескать, удалось договориться с боевиками, чтобы те прекратили стрельбу и пропустили нас. Но нашу колонну разбили. Мы вместе с генералом, комбатом и другими руководителями ехали на бронированном микроавтобусе. В какой-то момент в микроавтобусе загорелась обшивка, он резко развернулся и заехал в лесопосадку. Оказавшись в лесу, мы выскочили из машины и, как по команде, легли на землю, закрыв головы руками. Пролежали так, наверное, часов пять. Встали только, когда затихли звуки выстрелов. К тому времени уже стемнело. Мы шли следом за военными, Ростик прижимал к себе камеру — единственную технику, которая у нас осталась. Было страшно и очень холодно. Надеялись, что генерал и комбат знают дорогу и выведут нас в безопасное место. Но в какой-то момент мы… потерялись.

Военные пошли вперед и пропали. Громко кричать мы боялись: вдруг услышат сепаратисты? Следующие несколько часов искали военных. Безуспешно — они как сквозь землю провалились. Мы, журналисты, без военной подготовки и специальной техники оказались одни в лесу, окруженном боевиками. Тогда решили сесть в брошенный военными в лесу микроавтобус — пешком бы из леса не вышли. Выбросили из него боеприпасы и оружие и поехали. На пути нам встретился взорванный танк. Попробовали его объехать, но скатились в кювет. Не успели выйти из машины, как нас со всех сторон окружили вооруженные боевики.

Направив на нас автоматы, стали спрашивать, кто мы и откуда. Мы честно ответили, что журналисты. «Снимали сюжет, попали под обстрел и заблудились», — объяснил я. Сепаратисты молча стали обыскивать наш автомобиль. Нашли боеприпасы, которые мы не заметили. «Журналисты, говорите? — спросили с недоверием. — А это что?» В машине боевики обнаружили карту с пометками, сделанными нашими военными. Понимая, что нам не верят, я начал их уговаривать. Долго рассказывал, на каком канале работаю, убеждал, что в Интернете можно найти мои сюжеты. Боевики тем временем продолжали обыск. Нашли в моем блокноте запись: «Пребывание в плену. Семинар». Я действительно собирался пойти на такой семинар, но не успел. К счастью, во время допроса нас никто не бил. Боевики вели себя скорее как милиционеры: допрашивали, составляли какие-то протоколы. После чего завязали нам глаза, усадили в машину и куда-то повезли.

Мы проездили целый день. Нас переводили из одной машины в другую и допрашивали. Потом подсадили к нам еще каких-то пленных. Во время очередной остановки боевики назвали мою фамилию: «Воробьев! Выйди из машины». Я выполнил указание. Думал, что следом за мной выведут моих коллег и остальных пленных. Но автомобиль, в котором они сидели, уехал. Я остался наедине с боевиками.

Журналиста отвели в помещение, где раньше находилась какая-то автобаза. Завели в один из кабинетов и продолжили допрос. Как проходил допрос, Егор пока рассказать не может — чтобы не пострадали ребята, которые до сих пор находятся в плену. Именно во время этого допроса он звонил жене.
«Боевики делят пленных на три категории: военные призывники, журналисты и нацгвардейцы»

— Так прошли следующие два дня, — продолжает журналист. — Потом меня перевели в комнату, где я был абсолютно один. Там не было ни окон, ни кровати. Следующие 23 дня меня оттуда не выпускали. Боевики приносили сухпаек. Еще в комнате стояла пятилитровая бутыль воды и бочка — она служила туалетом. Я думал, что не смогу уснуть, но потом почувствовал, что валюсь с ног от усталости. Лежать на полу было холодно. Я спал на стекловате. Через несколько дней боевики дали старый щит и мешковину, из которых я смастерил себе кровать. Стало гораздо удобнее. Я так и не понял, зачем они это сделали. Ведь еще несколько дней назад со мной обращались совершенно по-другому. Обвиняли в том, что я как журналист пишу неправду и должен за это ответить. А тут вдруг сжалились, даже стали чаще кормить. Может, это были какие-то игры? Среди боевиков встречаются разные люди — как очень жестокие, так и вполне адекватные. Вместе с сухпайком один из сепаратистов передал мне… икону Георгия Победоносца, покровителя военнопленных.

Шли дни, а ничего не менялось. Я оставался в четырех стенах. Чтобы совсем не потеряться во времени, высчитывал, какое сегодня число, и несколько раз себе это повторял — чтобы не забыть и не сбиться. А еще я все время хотел уснуть, чтобы хоть во сне увидеть маму и жену. Несколько раз они мне приснились. Это давало силы держаться.

— Вам не нужна была медицинская помощь?

— Нужна была. Я плохо себя чувствовал, у меня кружилась голова. Боевики делали мне капельницы, кололи какие-то витамины. Давали сигареты. Я не знал, кто еще находится в этом помещении, но слышал, как в соседнюю комнату иногда приводили задержанных. Это было моим единственным развлечением — слушать их разговоры. Вещи, которые они говорили, потрясали. Самое интересное, что большинство задержанных были ярыми приверженцами так называемой «ДНР». Их задерживали за нарушение комендантского часа со словами: «Мы тут за вас воююем, а вы по ночам выпиваете». «И действительно, они же воюют не за себя, а за нас, — рассуждал какой-то шахтер. — Эти люди — герои. В Украине я получал восемь тысяч гривен пенсии. В „ДНР“ буду иметь не больше 1200 гривен — они сами об этом сказали. Но я все равно за них. Ведь они нас освобождают от бандеровцев». И такие разговоры я слышал не раз. Для этих людей главное не деньги, а их идея.

Через некоторое время в нашем здании изменилось руководство. Новоприбывшие боевики вызвали меня на допрос и долго не могли понять, как я, журналист, попал в плен. «Почему тебя сразу не отпустили? — недоумевали. — Зачем ты нам нужен?» Но сами освобождать меня тоже не торопились. Направили ко мне человека, который у них отвечал за связи с прессой. Так называемым пресс-секретарем оказался армянин по имени Тигран. Он отнесся ко мне по-человечески. Покормил, сказал, что поспособствует моему скорейшему освобождению. И предложил… снять несколько телесюжетов из Донецка. «Раньше вы снимали только украинскую армию, — сказал он. — Теперь поговорите с местными жителями». И приставив ко мне двоих охранников, отвез меня в центр Донецка. Дал микрофон и камеру. Я был благодарен ему хотя бы уже за то, что оказался на свежем воздухе.

— Вы снимали сюжеты?

— Да. Опрашивал людей. Встречал как приверженцев украинской армии, так и сепаратистов. Чтобы не злить боевиков, контролирующих каждый мой шаг, свою позицию не высказывал — только задавал людям вопросы. Мирные жители, которые там сейчас остались, обозлены. Они не понимают, за что им разбомбили дома и почему они вынуждены прятаться в бомбоубежищах. Их мало волнуют какие-то идеи. Они хотят только мира.

С новым руководством стало легче. Мне разрешили сходить в душ, подстричь ногти. Один раз разрешили позвонить жене. А потом сообщили, что меня будут на кого-то менять.

Но перед освобождением Егора ждала встреча с одним из лидеров сепаратистов Безлером по кличке Бес. Журналисту объяснили, что именно Бес должен дать добро на его обмен.

— Я много слышал об этом человеке и очень боялся встречи, — признается Егор. — Первый наш разговор был не самым приятным. Безлер долго рассказывал мне о том, что украинские журналисты перекручивают факты. Заявил мне, что «украинской нации не существует». Но потом смягчился: «Мы отстаиваем наши интересы. Меня тут обвиняют, что я „заказал“ некоторых ваших политиков. Это смешно. Мне невыгодно их убивать, ведь на их место могут прийти настоящие профессионалы». Я понимал, что мне лучше молчать. Видимо, Безлеру это понравилось. После нашей беседы меня повезли на обмен.

Два дня назад Егор Воробьев наконец оказался дома. Вскоре в эфир выйдут его телесюжеты — записи сохранились на карте памяти, которую он провез… в ботинках. Сепаратисты все обыскали, но карту не нашли. За несколько дней до его освобождения у матери Егора случился микроинсульт.

— Мама все время плачет, — рассказывает Егор. — Говорит, что больше не пустит меня ни в какие командировки. Но все равно я продолжу заниматься военной журналистикой. Будучи в плену, понял, что боевики делят пленных на три категории: военные призывники, журналисты и нацгвардейцы. К первым отношение самое лояльное — считается, что они приехали на восток не по своей воле. А вот украинских журналистов там не любят. Ведь мы можем рассказать правду, которая сепаратистам невыгодна.