Сообщение, не относящиеся к теме

«Секрет удивительной улыбки Моны Лизы, возможно, заключается в том, что она была дурой», — шутили в каком-то КВН времён моего отрочества.

Хорошая версия. Многое объясняет. Особенности службы Надежды Савченко в Ираке и на Донбассе, её попадание в плен, её поведение в плену, её политическая карьера после освобождения, неудавшийся мятеж и последующие действия в Раде — всё укладывается в эту простую и внятную максиму.

Фанаты ролевых игр такой редкостный типаж называют «паладины по жизни». Сочетание категорической, фанатичной самоуверенности, бесстрашия и… некоторых когнитивных проблем.

Впрочем, у таких персонажей есть ещё одна черта. Следствие их физической неспособности к критическому мышлению — то, что они просто чётко разграничивают «своих» и «чужих». Где своим даруется полное доверие, а чужим — полное недоверие. Простой, понятный мир.

Правда, не особо пересекающийся с реальным.

После освобождения для глупой девочки Нади «своими» стал Рубан и его когорта. Их взгляды и концепции стали её взглядами и концепциями.

Проще говоря, Надя очень быстро стала идеальным зрадофилом. Аудиторией Медведчука, Шария и Ньюсвана, для которого враг — не в Кремле, а на Банковой. То, что ещё недавно она получала Героя из рук «врага на Банковой», быстро переосмыслилось — ти бач, яка сука, подкупить пытался!

Осмелюсь предположить, что Надя со всей искренностью идиота поверила в зраду, зраду тотальну.

Просто потому, что все её дальнейшие действия объясняются только этим. Равно как и многие действия Рубана. Чьё коварство у нас тоже многие явно переоценивают, делая из ватного активиста-выпивохи, вышедшего из берегов оттого, что его, старлея, за генерала приняли, чуть ли не Джеймса Бонда.

Скажите, ребята, кем надо быть, чтобы пытаться подбить 8 полк ССО на захват власти в Киеве?

Надо быть искренне убеждённым, что для военных «враг не в Москве», как и для тебя самого. Верить в то, что они не свяжутся с СБУ, а радостно примут возможность стать военной хунтой, ещё и поделившись с тобой и с твоими кураторами — ведь ты же строго убежден, что они ненавидят власть и только ждут сигнала, чтобы «развернуть стволы». Равно как готовы зубами рвать лично циничного барыгу у руля — ведь то, что он ССО снайперскими комплексами за свои спонсировал, есть лишь порохоботская пропаганда.

То есть надо быть совсем Джеймсом Бондом. Надо быть человеком, искренне верящим в то, что говорит «Ньюсван» и пишет «Страна», а такой человек называется совсем другими словами.

Выберем мягкое: зрадофил.

Послушайте Надю. Послушайте, что она несёт, стараясь не расплескать, — ведь то, что она несёт, должно быть полным.

Такое нести может только человек, вполне искренне поверивший, что вся страна, как в старом антисемитском анекдоте, ждёт только сигнала, чтобы подняться и снести весь Печерск, замириться с Захарченко и Пасичником и поддержать новую хунту с Надеждой, Верой и Рубаном (да, вот такая хреновая любовь) во главе.

И именно в глубокую расщелину — простите, трещину — между этим смелым допущением и реальностью сейчас проваливается вся биография лётчицы-налётчицы и все её политические перспективы.

Кто же в этом, друзья-товарищи, виноват?

Народная поговорка утверждает, що мати не винувата. Хотя конкретно в случае Нади и её сестры я бы этот фактор не отметал. Но в первую очередь виноваты те, кто тщательно соткал всю эту альтернативную реальность, которая по итогу поселилась у них в головах.

Увы, мы живём в такое время, в которое каждый может себе позволить полностью альтернативную картину мира. Часто это приводит к конфликтам. Иногда, впрочем, таким людям даже удаётся воплотить эту картину в жизнь. Жили же мы в мире, где «война за территории в центре Европы уже невозможна», но одно существо собрало достаточно сил и — бац! — его видение мира из позапрошлого века вновь стало реальностью, потому что получилось навязать такие правила игры.

Очень жаль, что Надя сразу после освобождения попала в оборот к тем, кто вложил в её неокрепшее сознание картину мира родом из срамного треугольника Арбузов-Клименко-Медведчук. Возможно, всё могло бы быть иначе. Менее стыдно и менее смешно.

Но проблема не в этом.

Проблема в том, что Надя такая не одна. И Рубан такой не один. Да, их вовсе не вся страна, как они на то рассчитывали, и уж тем более не вся армия. Но такие есть. Мозгопромывочная машина имени старых регионалов в крепком союзе с пожизненно унылыми зрадофилами работает, не особо снижая обороты, невзирая на незначительное сопротивление государства и общества. Вещает про врага не в Кремле, смакует возможность залпа миномётов по Раде, превращает политику в совсем уж гнусный цирк, а зрителя — в потребителя невзыскательного шоу с тэглайном «шо, всралыся?»

Тщательно и вдохновенно надит.

В смысле — делает новых Надь.

Сообщение, не относящиеся к теме

***

"Но этот парень не вернулся назад сам. Он был в бегах четыре месяца, и
сомневаюсь, что даже в собственной роте его помнили. Он и в роте-то был
всего пару дней, а потом стал просто именем без лица на каждой утренней
перекличке -- день за днем выкликали "Диллингер Н.Л.!", и каждый раз был
ответ: "Находится в самовольной отлучке!" А потом он убил маленькую девочку.

Местный суд судил его и вынес приговор, но, когда установили его
личность, выяснилось, что он находится на военной службе. Надо было сообщить
в министерство, и тут сразу же вмешался наш генерал. Парня вернули к нам,
потому что воинский кодекс в этом случае стоит выше гражданского.

Зачем генерал помешал им? Почему он не позволил местному шерифу
выполнить ту же работу?

В порядке "преподания солдатам урока"?

Вовсе нет! Я твердо уверен, что у генерала и в мыслях не было, будто
кто-нибудь из его ребят нуждается в таком уроке, чтобы понять, что нельзя
убивать маленьких девочек. Я твердо уверен, что он уберег бы нас от этого
зрелища, -- если бы мог.

Нет, урок заключался в другом. Мы хорошо запомнили его, хотя в то время
не понимали его сути, и довольно много времени потребовалось, чтобы это
стало второй натурой:

-- МП сама разберется со своими -- в чем бы там ни было дело.

Ведь Диллингер оставался одним из нас, он все еще числился в наших
списках. Несмотря даже на то, что мы не хотели иметь с ним ничего общего,
что нам никогда не придется служить с ним, что все мы счастливы были бы
отречься от него, он принадлежал к нашему полку. Мы не могли отказаться от
него и позволить шерифу за тысячу миль отсюда повесить его. Если уж
возникнет такая необходимость, человек -- настоящий человек -- сам
пристрелит свою собаку, а не станет искать, кто бы сделал это за него.

Полковые документы гласят, что Диллингер -- один из нас, и мы просто не
имеем права бросить его.

В тот вечер мы маршировали по плацу "тихим шагом" -- шестьдесят шагов в
минуту, и это, доложу вам, тяжело, когда привык делать тысячу, -- оркестр
играл "Панихиду по неоплаканным", затем вывели Диллингера, одетого по
полной форме МП, как и все мы, и оркестр заиграл "Денни Дивера", пока с него
срывали знаки различия, даже пуговицы и пилотку, оставив только
светло-голубой мундир, который больше не являлся формой. Барабаны забили
непрерывную дробь, и затем все было кончено.

Мы прошли к осмотру, а затем разошлись по палаткам бегом. Не помню,
чтобы кто-нибудь потерял сознание или кого-то затошнило. Однако за ужином
почти никто ничего не ел, и не слыхать было обычной болтовни. Но, как бы ни
было страшно это зрелище (я, как и большинство ребят, в первый раз видел
смерть), все же оно не потрясло меня так, как случай с Тедом Хендриком. Я
хочу сказать, что не мог представить себя на месте Диллингера, а потому
мысль: "Ведь это и со мной могло случиться" -- в голову не приходила. Не
считая дезертирства, за Диллингером числилось еще четыре серьезных
преступления; если бы девочка осталась в живых, то ему пришлось бы сплясать
"Денни Дивера" за любое из трех остальных -- похищение ребенка, требование
выкупа, преступная небрежность и так далее.

Никакого сочувствия к нему у меня не было и нет. Старая песня -- "Все
понять -- все простить" -- это сущая ерунда. Многие вещи вызывают тем
больше отвращения, чем больше их понимаешь. Мое сочувствие -- на стороне
Барбары Энн Энтсуайт, которую я никогда не видел и теперь уже не увижу, и ее
родителей, которые тоже никогда не увидят больше свою девочку.

Тем же вечером, стоило оркестру отложить инструменты, мы надели
тридцатидневный траур -- по Барбаре, а также в знак позора нашего полка.


Знамена были задрапированы черным, на поверках не играла музыка, не было
пения на ежедневном марше. Только раз кто-то попробовал -- и тут же его
спросили, как ему нравится полный набор синяков и шишек. Конечно, мы ни в
чем не были виноваты, но обязанность наша -- охранять маленьких девочек, а
вовсе не убивать их. Была задета честь нашего полка, и мы должны были смыть
с себя пятно. Мы были опозорены и постоянно ощущали свой позор."


***
Так вот, позор нашего полка - позор исключительно нашего полка. И больше ничье собачье дело. Мы не знали. Но если бы и знали - все равно надо было бы вытаскивать своего из рачьей пасти. Даже только ради того, чтобы повесить под барабан на плацу и на тридцать дней перевернуть знамя подразделения в знак позора..

Своих бросать нельзя. Какими бы они ни были.

Иначе это превратится в национальную привычку.